Эдем [сборник] - Гарри Гаррисон

Как-то раз на одном из громадных разлагавшихся трупов они заметили стаю огромных трупоедов величиной с того раптора, что шпионил за ними. Отвратительные твари с темно-красными гребнями и длинными хвостами подскакивали на длинных ногах и шипели на проходивших охотников. Клювы этих созданий были густо усажены острыми зубами.

Богатые земли, изобилие дичи — если бы они остановились поохотиться, то завалили бы лагерь добычей — и погода, в которую трудно было поверить. Когда тану выступили в поход, листья уже начали опадать и по утрам в шатрах было зябко от первых холодных прикосновений зимы. Но за время похода времена года словно пошли назад, и снова наступило лето! Ночи вновь стали теплыми, а дневная жара заставляла всех стаскивать кожаные одежды и расхаживать в набедренных повязках.

Наконец они пришли туда, где огромная река, вдоль которой они продвигались, впадала в еще более огромную. И хотя только что миновал полдень, Херилак остановил шествие и подозвал к себе Керрика и саммадаров.

— Удобное место для стоянки. Отлогий спуск к реке — легко поить животных. По ночам вода будет надежной преградой. Хорошее пастбище для мастодонтов. Лес рядом, будет хворост.

— Еще рано, — сказал Улфадан. — Зачем остановились?

— Я позвал вас к себе потому, что, выступая в путь, мы уговорились только о том, что пойдем на юг. Мы пришли на юг. Пора выбирать место для зимней стоянки. Подумаем об этом.

— Неподалеку пасется стадо утконосых мургу, — сообщил Келлиманс. — Вкусные, наверно…

— Копейная рука чешется, — добавил Улфадан, щурясь и разглядывая заречные дали. — Сколько дней не охотились. Тогда я объявляю: мы останавливаемся здесь!

Херилак огляделся, охотники согласно кивали.

— Я думаю о мургу-что-ходят-как-люди, — сказал Керрик. — Про них нельзя забывать.

Улфадан фыркнул:

— Но мы давно не видели их огромных птиц. Как они могут узнать про нас?

— Нельзя быть уверенным в том, что они не знают о нас. Саммад Амагаста они выследили и истребили, а птиц у них тогда еще не было. И где бы мы ни остановились, чем бы ни занимались, о них забывать нельзя.

— Так что же скажешь, маргалус? — спросил его Херилак.

— Вы охотники. Если такова общая воля, останемся здесь. Но и ночью, и днем мы должны стеречь берег, чтобы беда не пришла из реки. Смотрите, какая она широкая. К югу отсюда она наверняка впадает в море. И из моря в реку — знакомый путь для мургу, если они сумеют проведать о нашем лагере.

— Маргалус прав! — объявил Херилак. — Будем осторожны. Пока мы в этих краях — пусть на берегу всегда стоит стража.

Глядя на ровный откос, Улфадан нахмурился.

— Мы всегда останавливаемся в лесах, здесь для нас слишком открытое место.

Керрик вспоминал о городе мургу, Алпеасаке. Он тоже стоял на реке, но иилане´ хорошо охраняли его.

— Вот как поступают мургу. Чтобы защитить свое селение, они выращивают крепкие деревья и терновые кусты. Деревья… Мы не умеем растить их, но нетрудно нарубить терновых ветвей и соорудить из них стены. Мелкие мургу не пролезут, а больших мы убьем.

— Но раньше тану не делали этого, — возразил Келлиманс.

— Но тану прежде никогда и не заходили так далеко на юг, — отрезал Херилак. — Выполняйте приказ маргалуса!

…Тану собирались провести на этом месте один или два дня, но прошло уже много дней, а они все еще не трогались с места. В реке было много рыбы, охота была просто великолепной, лучшей они не помнили. Утконосые были здесь столь многочисленны, что с одного края стада нельзя было увидеть другой его край. Глупые твари бегали очень быстро, но их легко было обмануть. Когда перед стадом появлялась группа охотников, утконосые бросались бежать. И если все было сделано правильно, охотникам в засаде оставалось только ждать, держа наготове луки и стрелы — стадо бежало прямо на них. Утконосые оказались не только быстроногими и глупыми, но и очень-очень вкусными.

Охота была богатой, мастодонты были сыты, место для зимовки было прекрасным, а теплынь эту трудно было назвать зимой. Но времена года все же оставались временами года — короткие дни сменялись долгими ночами. А созвездия привычной чередой шествовали в ночном небе. Терновые стены наращивали каждый день, и, ни о чем не думая, охотники все оставались у слияния двух рек.

Женщины тоже были довольны: долгое путешествие закончилось. Приготовление пищи, переходы, погрузка, разгрузка еще недавно занимали чуть ли не все их время. Оседлая жизнь проще: в шатрах все пожитки знали свое место. Повсюду в изобилии попадались желто-коричневые клубни, которых не знали на севере. Когда их запекали в золе, они становились сладкими.

Много надо было сделать, о многом поговорить. Поначалу саммад Хар-Хаволы держался в сторонке: говорили они иначе и считали себя чужаками. Но женщины всех саммадов собирали корни вместе и вдруг обнаружили, что могут и поболтать: язык чужаков во многом походил на марбак. Дети поначалу дрались, но, когда новички выучились марбаку, о недоразумениях быстро забыли. Были довольны и одинокие женщины — вокруг стало много молодых охотников. Никогда еще не было у тану такого большого зимнего лагеря. Целых три саммада объединились — и жизнь стала разнообразной и интересной.

Даже Армун обрела покой. Женщины не замечали ее более. Три зимы пробыла она в саммаде Улфадана, и все они были горькими для нее. В ее прежнем саммаде зимой случился великий голод, и ее мать, Шесил, не пережила первой зимы в новом саммаде. А это значило, что, когда отец уходил на охоту, ее некому было защищать. Мальчишки смеялись над ней, и ей приходилось быть осторожной в их присутствии, юные девушки относились к ней не лучше. И когда во вторую зиму отец ее, Бронд, не вернулся с охоты, спасения просто не стало. Но она была сильной девушкой и трудолюбивой, поэтому Меррис, жена саммадара, позволила ей есть у своего костра, но никогда не защищала от постоянных обид. Случалось, и сама Меррис в плохом настроении присоединялась к обидчикам, называвшим девочку в глаза беличьей мордой.

Так с Армун было всегда. Шесил во всем винила себя, потому что однажды во время великого голода убила и съела белку, хотя и прекрасно знала, что женщины не охотятся. Потому-то ее дочь и родилась с раздвоенной, как у белки, верхней губой. И не только губа ее была раздвоена, но и в нёбе была глубокая щель. Поэтому в младенчестве она трудно сосала, захлебывалась молоком и плакала. А когда начала разговаривать, слова ее звучали очень забавно. И дети стали смеяться над ней.

Они смеялись и теперь — на почтительном расстоянии. Ведь она была молодой женщиной, длинноногой и сильной. И только характер позволял ей не быть всеобщим посмешищем. Даже самые старшие мальчики не смели смеяться над ней. Кулак у нее всегда был наготове, и она знала, куда ударить. Синяки под глазами и разбитые в кровь носы быстро приучили самых злых шутников оставлять эту дикую белку в покое.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});